Цзинь Лин относился к винам в странноватых тавернах с большим скепсисом. Несмотря на то, что, по крайней мере, один из его дядь настаивал на чистоте его рассудка и побуждений в совершенствовании, ученики ордена Ланьлин Цзинь то и дело проносили склянки с прекрасным вином богатого региона. У Цзинь Лина не было много друзей, но было огромное желание выделиться и утвердить авторитет. В конце-концов, сирота или нет, он был наследником ордена. Рано или поздно, им пришлось бы его полюбить – так почему бы не начать сейчас?

Конечно, подкупить внимание некоторых слабых духом подростков склянками с вином ему удалось, однако, друзьями они так и не стали. Вино, несмотря на это, Цзинь Лину понравилось, как понравился и его эффект: лёгкая голова, смелость и уверенность. Ему удалось достать вино ещё дважды – на третий раз он был пойман и, совсем не снисходительно, наказан. Затем, новости дошли до Юньмэнь Цзян, и он был наказан ещё раз. Мнимая лёгкость мыслей не стоила двойного наказания, поэтому больше охотиться за выпивкой Цзинь Лин не стал.

Одно дело – пить в безопасности родных стен, где единственное, чего стоит опасаться, это высокие лестницы и тяжёлые палки старшин. Совсем другое – терять бдительность чёрт-знает-где и чёрт-знает-с-кем. Не то чтобы юноша подозревал Ланей в сговоре, но он привык быть осторожным. Одна из простых истин, которым Цзян Чэн поделился с племянником в первую очередь: всецело полагаться можно лишь на себя самого. Цзинь Лин это правило впитал словно губка.

Однако, знать – не значит следовать. И скепсис, как оказалось, глупости не помеха! Если даже Лани с тысячами правил выжженных на подкорке мозга не выдержали напора гостеприимных хозяев и приложились к чашам, то и Цзинь Лин отставать никак не мог. То ли впечатление произвести хотел, то ли на лидерство рассчитывал – уже и не вспомнит – но пить точно пил. Радовало лишь то, что пил не достаточно много, чтобы не подняться с утра.

Мог бы – спал бы и дольше, но Фея разоралась, словно бешеная, да так рано, что даже хозяева заведения ещё не проснулись. Стоило только шикнуть на псину, так все звуки смолкли. И чего лаяла, спрашивается? Цзинь Лин переглядывался с Феей пару минут, прежде чем подняться на ноги с тяжёлым вздохом. Во рту неприятно пересохло, да так, что хотелось припасть к тазу с ледяной водой губами, а не умыть в нём лицо. Поддаваться секундным желаниям в этот раз он не стал, быстро собирая растрепавшиеся волосы обратно в высокий хвост и запахивая на пояс верхние одежды. Смачно зевая, юноша раскрыл дверь в свою комнату и позволил Фее нестись по следу, который она мгновенно подхватила. Только и поспевай.

Собака остановилась у широких, всё ещё запертых, ворот во двор таверны. Из одного из окон выскочила голова хозяйки, что уже была причёсана, но смотрела на них с нескрытым раздражением. Впрочем, узнав в нарушителе спокойствия одного из учеников почитаемого клана, которые гостили у них этой ночью, её лицо смягчилось. Цзинь Лин преклонил голову.

— Моя собака что-то учуяла, — устных извинений, впрочем, за жестом не последовало. — Разрешите исследовать двор, хозяйка?

На этот раз, получив официальное разрешение, он пустил Фею искать зацепки, а сам обошёл двор по периметру, так и не обнаружив ничего подозрительного. Трава была ещё мокрой от росы, да и не настолько высокой, чтоб в ней могло что-то прятаться. Лёгкий ветерок заставлял старые ставни скрипеть и постукивать. В общем и целом, утренняя иддилия. Кто, или что, бы не встревожило Фею так рано успело сбежать до того, как Цзинь Лин выпустил её из комнаты. Он уже и отмахнуться был готов от произошедшего – мало ли, какой горе-вор попытался забраться и обнести таверну – однако, Фея гавкнула ещё раз, привлекая внимание хозяина. Она сидела прямо под стеной высоко задрав голову. Цзинь Лин последовал её примеру.

Его и без того хмурое лицо скривилось в гримасе отвращения. Даже снизу было легко распознать в тельце, раскачивающемся на верёвке у одного из окон, кошку. Живые кошки, как правило, на верёвках не висели, а значит и эту кто-то уже лишил жизни. Когда из того же окна показалась голова Лань Цзинъи, Цзинь Лин с трудом сдержался от того, чтоб закатить глаза. Впереди у них было ещё два дня дороги, а они уже оказались в эпицентре неприятностей. Колкость он решил спустить Цзинъи с рук, тем более, что буквально через минуту визг последовал такой, что и ему под окном всё было слышно. Так-то.

— Фея, к ноге!

Снимать тушку с верёвки он решил доверить Ланям. То и дело, Фея таскала ему мертвечину: плохая привычка, да отучить собаку ловить кого попало в лесной чаще в качестве он так и не смог — так что, удивить таким зрелищем Цзинь Лина было трудно. Да и демонической энергией здесь никак не пахло: скорее, чей-то жестокий розыгрыш. То ли Лани кому-то так досадили, то ли у хозяев таверны с кем-то была вражда, а мальчишкам просто не повезло оказаться в той комнате. Цзинь Лин вернулся в таверну, где уже проснулась какая-никакая жизнь, и плюхнулся на деревянный стул, попросив стакан воды, да поговорить с хозяевами.

— Прошу прощения за беспокойство, — на этот раз он всё же извинился. — Фе... Моя собака заметила нечто странное с утра. Сейчас опасности нет, двор чист, волноваться не о чем, но, похоже, кто-то пробрался в таверну в ночи. Она взяла след к западной стене, а над одним из окон...

К этому моменту, Цзинь Лин боковым зрением заприметил белые одежды и сделал шаг в сторону, приглашая учеников Гусу присоединиться к разговору. Впрочем, особой надежды узнать что-то полезное у него не было. Ежели это местные потасовки – орденам никакого дела до них не было, а ежели это охота на Ланей, то никто из местных об этом и знать не мог. В глубине души, Цзинь Лин надеялся, что дальше мусолить этот труп несчастной кошки они не станут и попросту отправятся дальше.

соревноваться с фэн синем му цину не впервой: этим они занимались, казалось, всю жизнь, испокон веков. столько лет прошло, столько передряг они преодолели вместе – один всегда опираясь на плечо другого – а запал никуда не пропал. если подумать, ни к кому иному му цин не чувствовал столько всего разом и так долго. если подумать, в его одинокой жизни фэн синь всегда был константой, то улыбчивым добрым великаном, то тупым как пробка мужланом, что лезет с кулаками – но ведь был! если подумать, му цину стоит за это быть чуть более благодарным, но думать о таком му цин не собирается. ещё чего, превращаться в сентиментальное нечто из-за этого.

кажется, будто соревнуются они и сейчас, в четырёх стенах довольно скромного дома, усевшиеся на одной постели. этот бой, должно быть, для них обоих самый трудный, но так же и самый важный: кто кого перезаботит. кто прикоснётся к чьим ранам нежнее и аккуратнее, кто настоит на своём и уложит кого отдыхать первым, кто сможет дольше ворчать и бухтеть о том, как бессмысленно и опасно другой лезет на рожон в любой схватке. мягкие руки му цина, чудом не огрубевшие от родной тяжёлой сабли, были созданы для заботы, как бы он того не отрицал. и даже времена сяньлэ с почти-интимными моментами помощи се ляню он иногда вспоминает с улыбкой на губах.

сколько раз он представлял, что на месте наследного принца мог быть фэн синь. что это в его кожу он втирал бы масла, это его волос он расчёсывал и собирал бы в аккуратную причёску, закрепляя нефритовым гребнем, что это на его груди он запахивал бы ханьфу и подвязывал бы поясом. сколько лет он потратил почти что мечтая о ласке, а получал насмешки, да кулаки, стремящиеся к лицу. они были детьми: он шипел на синя, стоило тому лишь пересечь тонкую границу его личного пространства, а синь сводил свои хмурые брови к переносице и отвечал ему единственным способом, который тогда знал. хорошо, что мы повзрослели, — думает цин, хлопая глазами и передавая баночку снадобья фэн синю. — плохо, что на это ушло восемь веков.

— ничего я не калечу, — кряхтит недовольно, слегка морщась от треска рвущейся ткани. знал бы этот верзила, сколько сил уходит у любой швеи на пошив – подумал бы, прежде чем портить прекрасные одежды. му цин цену ручнуму труду знает, но проглатывает упрек до того, как тот скатывается с кончика языка. синь, всё-таки, ради него стаается. в кои-то веки, можно и помолчать.
— не сахарный, не сломаюсь, — добавляет, на этот раз точно закрывая рот на замок.

подумать только, генерал наньян может быть почти-что-невесомо-осторожным. му цин прикрывает глаза рефлекторно, когда крупная ладонь приближается к его голове, когда открывает, лицо синя оказывается так близко к его собственному, что сердце пропускает несколько ударов разом. чёрные глаза беспомощно скользят по острым чертам, но, не в силах ничего сказать, му цин вновь прячется за тяжёлыми веками и длинными ресницами. если ничего не видел – значит, можно притвориться, что ни о чём и не подумал, верно? на крайний случай, он всегда может списать что угодно на сильный удар головой. в конце-концов, должна быть хоть какая-то польза от кровоточащего виска.

виском, конечно, его травмы не ограничиваются. помимо пары царапин на лице, тратить снадобье на которые было бы просто глупо, он был откинут в стену пещеры, и вот это и впрямь было неприятно. несмотря на то, что ран этих не было видно, прямо сейчас, под рваными дырами на спине стыла липкая кровь из саднящих ран. му цину ничего не стоило игнорировать их и дальше – в конце-концов, будь он один, всё равно не дотянулся бы, и всё оставил как есть. но сейчас он не один. сейчас ему есть кого попросить о помощи, даже если слова и встают комом в горле. каждый раз, когда они с фэн синем вместе, внутри него что-то с грохотом ломается.

может быть, это гордость? потому что в том, как послушно он развязывает ханьфу, спуская ткань с плеч и сжимая челюсть, чувствуя, как ткань коркой отходит от кожи, нет ничего гордого. как нет ничего гордого и в том, как он подтягивает пострадавшую ногу на кровать, наконец рассматривая хорошенько область поражения. ничего сильно страшного нет – кость не торчит, кажется, что это просто вывих. казалось бы, чего они только не повидали, но видеть собственные травмы ему не нравится едва ли не до отвращения. может, и хорошо, что со спины ему себя не видно. му цин кивает на бинты:

— дай сюда, — командует. — я перевяжу лодыжку, а ты пока посмотри спину.

его голос не дрожит, но стоит только синю отвернуться от него на мговение, он не может сдержаться и не добавить вежливлое.

— п о ж а л у й с т а.